Эта статья – изложение доклада, прочитанного на II съезде психотерапевтов, психологов и консультантов Новосибирской области «Экспертные знания в психотерапии, психологии и консультировании".
Экспертные системы, экспертиза и эксперт
Экспертные системы – понятие, ставшее модным в 80-годах прошлого столетия, на заре всеобщей компьютеризации, в годы необычайного подъёма интереса к искусственному интеллекту и моделированию интеллектуальных процессов человека. Считается, что приоритет создания первых экспертных систем принадлежит России («царской России», т.е. Российской империи). Русский дворянин, изобретатель механических устройств, «интеллектуальных машин» для информационного поиска
и классификации Семён Никола́евич Корса́ков ещё в 1832 году практически первым в мире стал использовать перфокарты (компараторы) для быстрого поиска нужной информации по ключевым словам и категориям, т.е. создал первые экспертные системы и метод «управления знаниями», вернее, разработал механизм поиска нужных понятий и их определений. С. Н. Корсаков предпринял попытку представить свои изобретения на суд Императорской Академии наук в Санкт-Петербурге. Однако изобретения его не были в должной мере оценены современниками и не получили официальной поддержки. Более того, тогдашние академики пришли к такому заключению: « Г-н Корсаков потратил слишком много разума на то, чтобы научить других обходиться без разума» (Поваров Г.Н.,2005).
К сожалению, академики оказались правы, только не в отношении интеллектуальных машин и вычислительных технологий, которые через 150 лет практически изменили мир, а в отношении самой идеи использования экспертных систем вместо собственной головы. Да, человеческое общество накапливает знания с угрожающей быстротой. Невозможно сейчас обходиться без справочной литературы и поисковых систем. Нет смысла запоминать много фактов и интерпретаций, - всё это сейчас компактно хранится на информационных носителях и легкодоступно. Однако это совсем не отменяет необходимость самостоятельно думать, а, следовательно, управлять знаниями в своей голове, а не в экспертной системе.
Мой личный, 12-летний опыт работы в судах в качестве независимого специалиста по психиатрической и психолого-психиатрической (а также – психолого-лингвистической) экспертизе, который оценивал качество самой экспертизы, говорит о том, что эксперты-психиатры очень часто (по причинам, которые в статье не обсуждаются) в своей экспертной работе ссылаются на экспертные системы (классификации психических болезней и многочисленные интерпретаторы), в ущерб собственному восприятию и самостоятельному мышлению. Наверное, большинство судебно-психиатрических экспертиз выполняется на высоком уровне, а эксперты – порядочные, честные специалисты, которые прилежно выполняют свой профессиональный и гражданский долг. Так получилось, что все эти годы я приглашался на судебные заседания, чтобы выразить сомнения в качестве психиатрической квалификации тех или иных расстройств участников судебного процесса (истцов и ответчиков). В этих случаях диагностика экспертов не только «оставляла желать лучшего», но была совершенно абсурдна с точки зрения обыкновенного здравого смысла, и беспомощна с точки зрения методологии диагностической деятельности эксперта. Вот некоторые особенности такой судебно-психиатрической экспертизы.
1. Психиатр – это не врач, а эксперт. Оказывается, некоторые психиатры-эксперты гордятся тем, что не занимаются или даже вообще никогда не занимались врачебной, лечебной деятельностью. «Я счастлива, что ни одного дня не работала врачом», – заявила в суде одна молодая психиатр-эксперт. Лечить людей – это жалеть их, а жалеть – это использовать психиатрические знания только для лечения, реабилитации и профилактики психических болезней. Эксперт радуется тому, что ни одного дня своей жизни не потратила на борьбу с психической болезнью. А чем тогда занимается государственный психиатр-эксперт? Он использует знания, полученные при лечении психических болезней – потому они и называются «клинической психиатрией» – только для того, чтобы использовать диагностику заболеваний в целях следственной практики: защиты или обвинения человека. Заключение психиатра используется как вещественное доказательство или «алиби». Но если эксперт не использует специальные знания для лечения человека, то почему он пользуется клиническим методом сбора информации? И почему это относится к «медицинской деятельности»? Мой ответ таков: если психиатр-эксперт выйдет из освященной благородным гуманизмом роли врача и превратится в обыкновенного следователя, слова которого будут беспристрастно проверять, а не благоговеть перед «научной риторикой», тогда всё «нескромное обаяние» психиатрического диагноза рассеется как дым дорогих сигарет. И уже никто не скажет в суде: «Вы, врачи, сами разбирайтесь в ваших сложных вопросах».
2. «Нет фактов, есть только интерпретации». Так говорил философ Ницше. Фраза философа, очевидно, вырвана из контекста, из сложного философского дискурса, поэтому и выражает суть сумасшествия: кроме собственных мыслей в голове нет ничего объективного. Самое поразительное, что психиатры-эксперты именно так и аргументируют свои суждения и выводы. Во-первых, «всё зависит от школы психиатрии», а не от фактов, т.е. от того, как и в какой «школе» интерпретируют факты. Получается, что любое мнение оправданно не фактами, а способом их интерпретации. Вопрос весь в том, какую «школу» признают сами эксперты (корпоративная этика!). Во-вторых, в угоду взятой на вооружение концепции (интерпретации) производится селекция нужных для подтверждения этой интерпретации фактов. Неподходящие факты игнорируются с детской непосредственностью: «Мы не рассматриваем эти факты, поскольку они противоречат выставленному диагнозу». Если фактов, подтверждающих «выставленный диагноз», нет, это тоже не смущает «грамотного» эксперта: «Необходимо провести дополнительное исследование». Это было сказано при проведении посмертной судебно-психиатрической экспертизы человеку, который только один раз, за 20 лет до своей кончины, лечился в психиатрической больнице по поводу «абортивного делирия». В-третьих, для достижения поставленной цели в форме «выставленного» на всеобщее обозрение диагноза привлекаются любые, часто вообще не относящиеся к психиатрической диагностике, факты из жизни и смерти человека. У экспертов есть магическая формула: «Это зависит….,» и так можно, и так…. Диагностическая работа оказывается зависимой от сути судебной тяжбы, от «расклада» сил, от вознаграждения и т.п.
3. Отсутствие критики к своим высказываниям. Я уже не буду вспоминать определение психической болезни, психоза в частности, в котором отсутствие критики к своему состоянию считается главным признаком болезни. Рассуждать с экспертом о том, что его диагноз «есть частный случай некой теоретической гипотезы», которую необходимо проверять и тут же отбрасывать, если удается ее фальсифицировать, бесполезно. Карл Поппер рыдал бы навзрыд (от смеха или от горя), послушав рассуждения экспертов, которых довелось слушать мне: «Я нисколько не сомневаюсь в истинности моих слов; ведь я – эксперт высшей категории».
4. Гностические заклинания. Так можно назвать различные штампы, которые многие эксперты используют вместо аргументов в своих доказательствах. Самое частое заклинание такое: «По совокупности данных…». Далее идёт любое предположение, которое выгодно эксперту. Это очень похоже на магическое заклинание: «По моему хотению, по твоему велению, пусть то-то и то-то станет тем то и тем то!» Никто из слушающих заклинание «по совокупности» не в состоянии представить, обозреть мысленным взором всю «совокупность данных», как и сам эксперт. Это в сущности то же самое, что представить себе некую бесконечность. Всю «бесконечность» представить невозможно, как и всю «совокупность». А вдруг не вся совокупность имеется в виду? Тем более что многие факты из этой «всей совокупности» изымаются как неподходящие для аргументирования диагностической гипотезы! В пределах этой заклинательной совокупности лежат предположения о существовании необходимых фактов, о которых нет и речи в судебном заседании: фактов нет, но они должны быть. Если призывается «вся совокупность», то вместе с ней призываются и симптомы, которых не было у испытуемых, но «должны быть» (по всей совокупности). В логике это называется ошибкой неполной индукции: для обобщения «всех фактов» нужно собрать именно «все факты», а это невозможно в принципе. Следовательно, ссылаться на полноту собранных фактов вообще нельзя, надо ссылаться на собственные умозаключения: «Я так думаю!»
Главная моя претензия к психиатрам-экспертам состоит в том, что «подэкспертный» в их работе почти всегда является объектом исследования, а не субъектом деятельности и познания. Психиатры пользуются обобщенными знаниями о формах и типах протекания болезней психики («патос» и «нозос», «процесс» и «форма»), накопленными почти за 200 лет больничного дела. Эти знания обрели форму «клинического мышления», т.е. способность мыслить категориями патологии – симптомами, синдромами и процессуальности последних. В лучшем случае такое клиническое мышление есть привязка абстрактных симптомов и синдромов к конкретной личности реального пациента, как это было в «старой русской классической психиатрии» времён С.С. Корсакова и его последователей. Но сейчас такой «привязки к личности» не требуется, благодаря чудодейственным современным психотропным препаратам и антидепрессантам, которые помогают при любой патологии. Современным психиатрам о личности, которая есть высший синтез индивидуального и общественного в человеке, практически ничего и не надо знать – психофармакология имеет своей мишенью мозговые процессы, а не социально-психологические явления в жизни личности. Поскольку в нашей стране психотерапия является субспециальностью психиатрии и есть «метод лечения» психически больных, то «клиническая психотерапия» почти полностью разделяет методологию психиатрического мышления, в котором пациент (клиент) есть объект исследования и заботы о его благополучии.
Экспертные знания в психотерапии - что это?
Коротко, «экспертные знания» - это знания о частной, личной жизни людей, очищенные от всего личного, т.е. деперсонализованные знания. Например, знания о «копулятивном цикле» и о том, что «должно» по статистике происходить между мужчиной и женщиной после того, как их взгляды встречаются – пример экспертного знания. Но ещё со времен «доклада Кинзи» (А. Kinsey, 1948, 1953) известно, что вариабельность сексуального поведения человека такова, что установить границы нормы практически невозможно: что для одной пары норма и наслаждение, для другой – глубокое разочарование, боль и патология. Несколько лет назад я, в шутку, конечно, предложил термин «нормальная сексопатология», но экспертное сообщество психотерапевтов не поддержало моей инициативы.
Отличным примером экспертного знания является любой словарь. В нём нет никаких личных интерпретаций – только общепринятые значения и толкования слов. Никакое слово в словаре по своим семантических характеристикам не несёт в себе терапевтического смысла, и вообще, слово само по себе, не несёт никакого смысла, поскольку одно слово объясняет другое.Здесь проявляется логическая бессмысленность под названием тавтология. Поэтому психотерапия не является «лечением словом», если слово понимать в словарном значении. Слово живое, высказанное в соответствующем контексте, одетое в паралингвистические одеяния, раскрашенное экстралингвистическими красками и снабженное личным герменевтическим кодом клиента может обладать громадной силой воздействия, но это уже не словарное слово, оно может и не быть словом естественного языка.
В свое время профессор С.С.Либих на своих лекциях по гипнозу рассказывал, что на загипнотизированного клиента сильнее действует не членораздельная речь с правильным произношением слов, а нелепое бормотание или звукоподражательные квазивысказывания, т.е. полное отсутствие узнаваемых знаний о чём-либо обладает большим терапевтическим воздействием, чем экспертное знание о проблеме человека.
В своей книге «Против терапии», критикующей психотерапию, изданной в 1988 г., психоаналитик Джеффри Мэссон (Jeffrey Masson), доктор философских наук, говорит относительно того, что он называет "мифом об обучении" психотерапевтов: "Врачи обычно хвастаются об их «экспертизе», о «сложном обучении», которое они прошли. При обсуждении компетентности можно часто услышать фразы, подобные таким: «он был хорошо обучен» или «он прошёл специальное обучение». Люди имеют довольно смутные представления о характере обучения психотерапии, и врачи редко посвящают пациентов в детали этого. Они поступают так по серьёзной причине: часто их обучение более чем скромно... Наиболее сложные и длинные программы обучения - классические психоаналитические, но не из-за количества материала, который должен быть охвачен. Я потратил восемь лет на психоаналитическое обучение. Оглядываясь назад, я чувствую, что мог бы узнать основные идеи примерно за восемь часов сосредоточенного чтения" (Atheneum/MacmillanCo., стр. 248).
Экспертократия и эксперты в психотерапии
Самый молодой доктор философских наук в России Андрей Ашкеров в своей книге «Всевластие экспертократии» выдвинул тезис, что приход экспертократии означает конец критики. Противопоставление экспертократа и интеллигента строится у Ашкерова на основании отношения к знанию. Автор, как он сам заявил, дал операциональное определение экспертократа: экспертократ относится к знанию как к товару, а не как к сокровищу или дару. У экспертократа ценности конвертируются в стоимости. В результате, экспертократия порождает менеджерское мышление: экспертократы мыслят проектами. Ашкеров вынес приговор экспертократу, как и интеллигенту: сейчас наступает кризис проектного мышления, а, следовательно, статус экспертизы также может быть подорван. Эксперт, якобы есть «человек знающий», на самом деле он не продуцирует новое знание и не проводит работу над собственными ошибками мышления, следовательно, не занимается очищением своих знаний от заблуждений и недостоверных интерпретаций, не вовлечен в «эрратотерапию» (Волков Е.Н.,2008, с.193). «Человек знающий», во-первых, не ведает, что он в действительности может знать (возможно, он может знать даже больше, чем хочет), а во-вторых, прискорбно безучастен к любым обобщающим стратегиям, обозначающим демаркацию знания и не-знания. Подобные издержки и есть издержки экспертократии», - выносит свой вердикт Ашкеров.
В психотерапии «издержки экспертократии» - это прежде всего пресловутые принципы корректного поведения в среде профессионалов, например, договорённость считать все виды и формы психотерапии «эквипотенциальными» (равно эффективными, несмотря на совершенно различное понимание проблем современного человека), а также «мораторий на критику школ и модальностей». В такой социальной среде профессионалы могут не волноваться о собственных высказываниях по любому вопросу и по любой теме, отнесённых к компетенции психотерапии – никто их критиковать не будет, а если попытается, то угодит на разбор «этических комитетов». А поскольку в наше время психотерапия предназначена в основном для людей здоровых («психотерапия для здоровых» - А.Л.Катков), то к компетенции психотерапевта относится всё, что делает и о чём думает современный человек, включая вопросы «совести», т.е. религиозные переживания. Для этого в российской психотерапии есть, например, особое «духовное измерение в психотерапии» (В. В.Макаров, 2009).
Елена Ромек в своей статье с выразительным названием «Кто такие психотерапевты, чтобы учить нас жить?» (Ромек Е.,2005) пишет, что современная психотерапия должна полностью освободиться от суггестии и помогать людям самостоятельно (!) справляться со своими проблемами: «…психотерапия формирует у человека способность ауторегуляции поведения, позволяющую ему самостоятельно разрешать конфликты в отношениях с окружающими, преодолевать трудности, изменять условия и обстоятельства своей жизни. Говоря языком классической философии, психотерапия содействует развитию такой человеческой способности как свобода воли. А эта способность выступает антагонистом внушаемости». Другими словами, «свобода воли» совершенно не вяжется ни с какими «экспертными знаниями» и не предполагает необходимость «эксперта», поскольку сам эксперт не свободен от своих экспертных систем. Вот одна иллюстрация из моей новосибирской практики. Пациентка приходит и рассказывает, что была прежде на терапии у психоаналитика, та долго слушала её рассказ о трудных отношениях с мужем, а потом глубокомысленно изрекла: «У Вас всё, как в 21 лекции Зигмунда Фрейда». После такого умозаключения пациентка встала и ушла искать себе нового психотерапевта. Может так оно и есть – схожесть ревностных переживаний в рассказе этой клиентки и текстовых описаний Фрейда. Однако эксперт в области текстов родоначальника психоанализа данной пациентке был не нужен, она искала помощника в вопросах именно саморегуляции, хотела справиться с потоком мрачных и неправильных, как она это понимала, размышлений. Кстати, двух сеансов рациональной психотерапии ей оказалось достаточной, чтобы справиться с неадекватной ревностью. Катамнез через 15 лет – живёт с мужем, сильно продвинулась в профессиональном развитии.
В старых учебниках психотерапии было сформулировано одно из основных правил профессии: врач-психотерапевт лечит не лекарством, а собственной личностью. Это означает, что главным «инструментом» воздействия с лечебной целью на больного человека является сам врач, т.е. его личность как бы становится «лекарством». Естественно, что такое лекарство внутрь не принимается, а является только примером «правильной жизни» во всех её главных проявлениях. Врач спокоен и уверен, он знает суть происходящего, он знает все правила гигиены – науки сохранения физического, умственного, нравственного и даже духовного здоровья. Смотри на него и бери пример, как надо правильно жить. Если «вприглядку» не помогает, то надо больше общаться с ним, отдаться его «чарам», обаянию, «харизме». Это ещё один профессиональный принцип, который превращает обычного человека в «эксперта жизни». Иногда просто смешно смотреть, когда молодой человек, без жизненного опыта, но с большим апломбом, «наставляет» зрелого человека, как тому надо правильно мыслить, действовать и чувствовать, чтобы, например, у него не было инфаркта или неврастении.
Опыт многолетней практической работы психотерапевтом, когда для эффективности собственной профессиональной деятельности не важна теория и сохранение «её чистоты», а важен реальный результат, позволяет пересмотреть все начальные установки и иллюзии в области психологической помощи человеку. Для начала надо было сузить границы компетентности и поверить, что далеко не все «терапевтические приёмы» и «воздействия» являются именно «лечебными», что «плацебогенные эффекты» и «терапевтические трансы», возникающие в ответ на рутинные врачебные процедуры, возможно, являются причиной большинства позитивных изменений в состоянии клиентов, о чём я откровенно написал в книге «Необъявленная психотерапия» (1999). Смысл этого названия – психотерапии нет, а «психотерапевтические эффекты» есть. Во врачебной практике всегда есть место внушению, «плацебо» и измененным состояниям сознания, хотя врачи не занимаются именно «психотерапией». Врач-психотерапевт эффективен не только из-за того, что использует интеллектуально изысканные способы речевого воздействия на своего пациента, а благодаря общему врачебному впечатлению, которое исходит от него на пациента. Проверить, сколько во врачебной работе «палацебогенных эффектов» и естественных трансовых состояний, которые могут значительно улучшить самочувствие и саморегуляцию у человека, а сколько специфических факторов терапевтического воздействия в реальной психотерапевтической деятельности совершенно невозможно. Остаётся верить, что психотерапия не обман и не иллюзия, и тем самым, входить в известную фундаментальную ошибку «иллюзия всемогущества», либо верить, что никакого «воздействия на психику и через психику на организм» нет (определение психотерапии В.Е.Рожновым, главным психотерапевтом Советского Союза), а психотерапия есть межличностное общение, иной раз весьма глубокое и «проникновенное», в котором происходят изменения, угодные клиенту. Вторая альтернатива привела к появлению дианализа, в котором критически рассмотрены все исходные постулаты и установки традиционной, т.е. институционализированной (повторяющейся и закреплённой в общественном сознании практики) психотерапевтической деятельности.
Критический реализм в дианализе
Только через 10-12 лет развития дианалитичеакой практики одновременно в двух странах – России и Украине (развитие дианализа в Казахстане не было поддержано психотерапевтическими лидерами) была окончательно осознана причина появления этой «модальности»: попытка выхода из системного кризиса современной психотерапии. На наш взгляд этот кризис основан, прежде всего, на парадоксальной природе самой деятельности под названием «психотерапия» (лечение психики или «души»).
Во-первых, термин «психика» есть очень абстрактное понятие, которое включает всё, что мы знаем и не знаем о психических свойствах и проявлениях человека. «Лечить» само понятие «психика» бессмысленное занятие – понятиями оперирует логика, логические законы.
Во-вторых, из истории психотерапии (дискуссии о деятельности Антона Месмера и его идеях о «животном магнетизме» и «флюидах» в 19 веке) известно, что психотерапия появилась как лечение воображаемых болезней (не истинных болезней, надуманных и притворных). Естественно считать, что и «лечение» воображаемых болезней также является «воображаемым».
В-третьих, основатель современной психотерапии доктор Фрейд был скорее писателем, чем врачом, что признают многие серьёзные исследователи истории психотерапии, а также дневники самого Фрейда, где он признаётся, что описанные в его книгах сеансы психического лечения (психоанализ) являлись плодом его творческого воображения. Другое дело, что потом более 100 лет его предположения о природе человека проверялись и перепроверялись тысячами сторонниками психоанализа, и в настоящее время теория психоанализа сильно отличается от первоначальных конструкций и претендует на научность. К тому же, современные психоаналитики и сам психоанализ уже не считают «терапией», а вкладывают в этот вид деятельности смысл «философского самопознания личности». Самопознание не то же самое, что «лечение»! Таким образом, лечение в психотерапии не есть на самом деле собственно «лечение».
Формулировки психотерапии, что это «лечение словом» или «воздействие на психику (т.е. на понятие) и через психику на организм»,являются ложными и никак не раскрывают смысл данной профессиональной деятельность, а прикрывают красивыми метафорами, типа «лечение души средствами души», разнообразную деятельность по обслуживанию мнимо больных. То, что «психотерапия» есть легитимизированный сервис, доказывать не надо. Весь мир принял этот вид профессиональной услуги как вид персональной помощи одного человека другому. Однако это признание никак не помогает точно установить предмет профессиональной деятельности психотерапевта, что и порождает невероятно огромное количество «теорий личности» и «методов терапии», которые либо противоречат друг другу, либо вообще не пересекаются между собой. Попытки изобрести «общий язык психотерапии» заканчиваются полным фиаско. Попытки признать полноправность «всех языков психотерапии» приводят к ещё большему хаосу и грозят «смертью психотерапии» вообще.
Отечественные критики (Евгений Волков, например) предлагают не спасать психотерапию, а дать ей возможность трансформироваться в понятную деятельность, скажем, в профессию «социальный инженер», или в то, что сейчас называется «персонализированная медицина». Может это и произойдёт, но не настолько быстро, чтобы прямо сейчас отказываться и от термина «психотерапия», и от деятельности под таким же названием.
В 1998 году, после многолетних размышлением над собственным подходом к терапии зависимых от алкоголя лиц под научным названием «клинико-психологический подход», появился неологизм «дианализ», который должен был точно определять направление помощи обратившемуся клиенту-пациенту: анализ противоречий в размышлениях и установках, которые приводят к появлению симптомов психического расстройства или «симптомному» поведению. Цель анализа противоположностей – найти решение (гармонический синтез) и примирить противоречия. Это не была вариация на тему «рациональная психотерапия», поскольку главным методом был выбран не логический рациональный подход к исследованию симптома и его причин, а заход со стороны персонального мифа, как главного инструмента примирения противоречий и конфликтных столкновений мотивов деятельности. Миф понимался как «Чудесная история личности, данная в словах» (А.Ф.Лосев). Личность также понималась, как саморазвитие и осмысление «персонального мифа» - система значений и смыслов, которые объединяются в одну, единую личность. При этом сразу была отметена концепция «множественности личности» или её аналога «комплексы», как личностные образования в целой личности (К.Юнг). Конечно, жалко было расставаться с такой красивой иллюзией и возможностью, например, «раскладывать» (рассаживать по разным стульям в стиле метода «VoiceDialogue») личность живого человека на «субличности» и разговаривать с ними по отдельности. Но критический реализм требовал отбрасывать в сторону все выявленные и понятые заблуждения и проявления фундаментальных ошибок в психотерапии, коих всего пять (Conte, 2009): ошибка всемогущества, ошибка подхода, ошибка интерпретации, ошибка языка, ошибка суждения. Эти ошибки в принципе нельзя устранить, поэтому они и названы «фундаментальными», но их можно как-то нейтрализовать или уменьшить их разрушительную силу путём рефлексии и самоконтроля.
Деконцептуализация в дианализе
Деконцептуализация – интеллектуальная процедура, снимающая ограничение некой концепции или, в контексте данной статьи, - снимающая ограничение того или иного «экспертного знания». В психотерапии важнейшим «экспертным знанием» является определённая «теория личности», под которую «затачивается» техника работы с клиентом, и которая является ограничением, даже, можно сказать, колеёй, по которой катится мысль пользователя концепции. Особой популярностью пользуются многочисленные вариации теорий «Я» или «Self», которые на самом деле являются пустыми конструкциями или вообще «пустотой» (Cushman, 1990). В дианализе пришлось отказаться от всяких теорий личности вообще! Это почти невероятно - отказаться от теорий личности и остаться в «правовом поле» психотерапии. Что вместо теорий личности и научной персонологии? Здравомыслие! Любой человек, включая ребёнка 4 лет, воспринимает другого человека не как «существо» одного с собою вида, а как носителя психических свойств, как личность! Нейронауками доказано, что у 4-летнего ребёнка имеется то, что названо «теорией психики» - способность различать собственную личность и личность другого, способность понимать, что в психике другого человека существует свой взгляд на вещи!
Это признание личности человека первой реальностью, а психику – абстракцией, является основой того, что последователи А.Ф.Лосева (Тахо-Годи, например) удачно назвали «онтологическим персонализмом». Итак, личность не есть научное понятие для обозначения координации психических процессов или социальной активности человека, а есть непосредственно наблюдаемое явление, феномен реальной жизни человека: человек существует как личность, это его естественная форма существования! Никаких доказательств не требуется, никаких теорий не требуется, чтобы воспринимать другого человека как личность! Отсюда очень смелый вывод, который противоречит современным психиатрическим и психотерапевтическим концепциям, - личность человека вне патологии, т.е. мы выводим её за рамки патологии! Патология характера есть (старая теория «характерологии» и теория «психопатии» в психиатрии), а патологии личности нет! Если личность есть синтез субъекта и объекта (объектов мира), то патологии такого синтеза вообще не существует! Могут быть патологические объекты (разрушенные, неадекватные, порочные и т.д.), но сама связь с ними не является патологией. Для сравнения, телефонный разговор между двумя сумасшедшими может быть патологией, полной «словесной окрошкой», а вот сама связь между телефонами – нормальная и независима от того, что они там друг другу наговорят. Так же и личность человека – независима от протекания психических процессов и их патологии или их несовершенства. Личность человека – система, открытая к культуре, культурным символам и смыслам. В культуре, как носителе всех возможных значений нет «патологии», но есть противоречивое разнообразие. Это – главное допущение в онтологическом персонализме, как он используется в дианализе. Отсюда и деконцептуализация «личностного подхода» в терапии: никаких технологий и теоретических подходов к конкретной личности не существует – ни к своей, ни к личности другого (клиента-пациента). Остаётся внимательно (и без отрыва, не теряя контакта ни на мгновение) вглядываться в личность клиента и конструировать из услышанного-увиденного терапевтические смысловые конструкции («терапевтические идеи», модели решений, мета-модели решений, модели возможных состояний и возможных событий). Философское обобщение такой деконцептуализации: вглядываясь в эйдос, конструируем логос. Более просто – вглядываясь в реальную личность, как «смысловое всеединство человека» (Завьялов, 2008), надо тщательно обдумывать смысловые конструкции, позволяющие изменить мотивы поведения человека, обсуждать их с клиентом, добиваясь хорошего понимания с его стороны. А лучше всего – вместе с самим клиентом конструировать логос!
Выводные знания и креативные решения
Вместо набора «экспертных знаний» в дианализе используется диалектика, как её понимали и использовали греческие философы (Платон, Прокл) и как её деконструировал в своей «абсолютной мифологии и абсолютной диалектике» последний русский философ А.Ф. Лосев. С помощью диалектических противопоставлений и синтезов («пентадная диалектика») можно получить, «вывести», любое необходимое для изменений поведения знание, используя жалобу, симптом или «симптомное поведение» как символ, который «указывает и на себя и на иное себе». А это – тонкая, даже тончайшая, технология конструирования смыслов, которой надо достаточно долго обучаться в реальных процессах принятия решений! Как известно, симптом, «указывая на себя», являет собой некое физическое или психологическое затруднение, дисфункцию. И вот «иное симптому» это совсем иная реальность – это некое неразрешенное, социальное в основном, противоречие или конфликт, а также – попытка найти синтез противоречий или попытка связать несвязуемое. Из этих исходных посылок и надо «вывести» удачную идею, удачное решение проблемы, удачный подход. Естественно, что применить найденное когда-то с кем-то решение уже невозможно, - это и будет «экспертным знанием». Остаётся заново решать проблему, которая может казаться очень знакомой, известной или даже «стандартной». На самом деле, это всё кажимость, - повторяющихся личностных проблем нет, каждая личность переживает какие-либо социальные коллизии совершенно уникально, по-своему. И решает эти проблемы также по-своему. Креативность в психотерапии – обязательное условие «персонализации» решения.
Персонализация знаний в терапии
Последнее, о чём остаётся высказаться в этой статье, формат которой не позволяет изложить все дианалитические постулаты и принципы, а только основные по указанной теме, это – «персонализация знаний». Тут придётся вначале изложить совершенно банальное суждение о том, что только созданные человеком новые знания толкают его на перемены в собственном поведении и деятельности. «Чистого внушения» не существует. Чтобы внушение превратилось в деятельность, необходимо «включить самовнушение», т.е. «персонализовать» суггестию. Прямой передачи знаний не существует. Чтобы появилось новое знание в голове, надо воспроизвести процесс его получения, т.е. совершить «микрооткрытие» или открыть это знание как бы заново. Крылатое выражение Максима Горького «Любите книгу, источник знаний» не является истинным утверждением, потому что в книге на самом деле знаний нет, но есть знаковое описание того, как к таким знаниям приблизиться, как получить путём вдумчивого чтения те или иные знания. Простой пример, подтверждающий это: книга на иностранном языке для нас не является «источником знаний». Следовательно, правильное истолкование знаков, полученное иными способами и в иное время, является необходимым условием извлечения знаний из книги. Без такого «извлечения» никакого нового знания не появится. Получается, что знания находятся в голове человека – недаром у него столько много нейронов (около 28 миллиардов по данным современных исследований, и каждый нейрон способен создавать микрознание, принимать решение!). Но эти предшественники любых знаний находятся в неактивном, не рождённом состоянии. Их надо не только «вывести» из этого состояния, но и персонализировать, т.е. сделать их «родными» («сродными») для данной конкретной личности. Только при таких условиях эти знания превратятся в стимулы для деятельности, поведения и реальных поступков человека, к чему стремится всякая эффективная и честная психотерапия.